Вернемся, однако, в наше время. К началу XX века наступило [пришло] для деда время жениться. Невеста его, моя будущая бабушка, Елизавета Александровна Проничева, происходила из богатой крестьянской семьи, занимавшейся, как и многие в ее родной деревне Бережок, извозом – делом на Руси всегда выгодным, но сопряженным с известным риском, риском для жизни: «Там, в степи глухой умирал ямщик»… Деревня Бережок расположена на очень высоком левом берегу глубокого каньона, разрезающего напополам большой холм, на котором, собственно, и стоит эта деревня, являющаяся частью села Покровского. Вторая, точнее говоря, первая половина этого села, известная как деревня Пучка, расположена на прямо противоположном берегу каньона, строго напротив Бережка. Здесь находится центр нашего прихода, храм Божий, выстроенный иждивением монастыря, владельца этих земель, по канонам московской церковной архитектуры лет 200 - 250 назад и освященного во имя Покрова Пресвятой Богородицы.

Тем не менее, административный центр той волости, к которой относилось Шилово, Пучка и еще несколько небольших деревушек дворов по 20—25, находился в деревне Борисово, где до революции было Борисовское волостное управление, при советской же власти – Борисовский сельсовет.
Село Борисово выделялось тем, что оно находилось на большой дороге, где удобна переправа. В нем было церковно-приходское училище, где учился мой дед, впоследствии преобразованное в Борисовское земское училище в составе Вологодского Уезднаго Земства, которое окончил уже мой отец в 1913 году. За успешное окончание коего он был награжден Евангелием с факсимиле членов комиссии и его непосредственной учительницы – Анны Беляновской. Этот экземпляр Евангелия, изданный в Синодальной Типографии в Москве, в 1910 году, до сих пор хранится у меня. А еще у меня хранится Евангелие более скромного вида, очевидно карманного формата (издания 1888 года судя по надписи карандашом), принадлежавшее ученику церковно-приходского училища Николаю Карлову – моему деду, которое также бережно хранится мною. Кроме духовного значения, эти Книги дороги мне как «врата» грамотности и деда, и отца моих.

(Надо будет вставить фотографии)

Дед был грамотен и, в молодые годы хорош собой. [Будучи сельским] головой, он пошел навстречу своим преследователям. Те, убоявшись его ярости, сели в свои сани и уехали. Таков был Ковка Головин, покоривший сердце бабушки.
Она была брюнеткой с явной примесью угро-финской крови. Ее мать была наполовину зырянка (неофициальное именование народа Коми). Это был совсем другой антропологический тип. С тех пор короткие носы, темные волосы и карие с зеленью глаза на скуластом круглом лице стали характерными для Карловых. Деревенские красавицы невзлюбили ее, я неоднократно слышал осуждающие комментарии такого типа, что, мол «такого мужика, как Ковка Карлов, сгубила баба». Я так и не понял, в чем это проявилось.

Бабушка, конечно, была ближе к Пиле и Сысойке (героям повести Ф.М. Решетникова «Подлиповцы»). Приобщенные к христианству усилиями святого Стефана Пермского, они (прототипы Пилы и Сысойки) отличались от жителей Вологодчины, ведших свое происхождение от новгородских ушкуйников, в которых была сильна нордическая кровь ариев-варягов и которые давно и далеко ушли от остатков матриархата. К моменту прихода в Новгород варяги-викинги уже имели довольно развитое общество военной демократии дружинного типа, характерного для патриархата и при которой безгранична власть «отца»-конунга, избираемого дружиной на время похода. Интересно, что к этому времени по свидетельству наших первых летописей прапредки наши, т.е. предки радимичей и вятичей «живяху зверским образом», в условиях матриархата и свального греха. Надо сказать, что приход варягов довольно быстро установил здесь патриархальные порядки. Последним ярким свидетельством матриархата является пример великой княгини Ольги, пользовавшейся неограниченной властью, но с благословения Божьего использовавшей эту власть для Крещения Руси. Было это всего 1025 лет назад.

Циркум-полярные же народы были крещены значительно позднее, поэтому зырянки, которые выходили замуж за русских, превращались во властных жен. Так что не удивительно, что бабушка, Елизавета Александровна, была женщиной властной. Известен следующий замечательный эпизод из моего раннего детства. Отец мой свято верил в современную ему педогогию и категорически запрещал брать меня на руки, подавляя своей волей естественное желание жены и ее матери взять меня на руки. Бабушка Елизавета Александровна приехала в Ленинград взглянуть на только что рожденного внука (2-3 мес. от роду) и сразу же взяла меня на руки и держала целый день. Вечером отец пришел с работы и увидел «это безобразие». Теща его ожидала скандала. Но не тут-то было. Отец промолчал и как будто ничего не заметил. Бабушка, мамина мать рассказывала об этом через 10 лет и голос ее дрожал от возмущения. Короче говоря, бабушка, Елизавета Александровна была женщина волевая и властная; вероятно, именно поэтому шиловские дамы и невзлюбили ее.
И тем не менее они являли собой картинку на заглядение, когда садились летним вечерком на лавочку, стоявшую перед домом и вежливо отвечали на приветствия проходящих: «Здравствуйте, молодые, хорошие…». Дед прямой и светлый, бабушка – согнутая и темная.
В 1938-39 гг. у нее был апоплексический удар (инсульт по-нашему) и зимой 40-го года она умерла. Дед ухаживал за нею до конца – мыл ее в бане и следил за телесной чистотой. Отец мой любил свою мать. Судя по его редким воспоминаниям о босоногом детстве , ее властность импонировала моему. Интересен способ, при помощи которого она приучала его съедать все, что положено ему. Если он не доедал до конца, то в следующий раз он получал ровно столько, сколько съел в прошлый раз, когда не доел. Приговор был окончательный и обжалованию не подлежал.

Дед же был интеллигентен и мудр. Он много времени уделял мне. А я видел то уважение, с которым воспринимали его мнение. Как-то раз, летом 41-го года несколько шиловских дам в процессе регулярного бабьего трепа заговорили об успешном продвижении немецких войск вглубь России. Такое было от этого отвратительное ощущение, будто находишься в штабе министерства пропаганды у Геббельса. Наиболее активно выступала жена Николая Флегонтовича Карлова, четвероюродного дедова брата, известная в деревне под прозвищем Питерянки. Она очень авторитетно и весьма громогласно объясняла народу, что победа немцев неизбежна, так как пряжки поясов всех солдат вермахта имеют благочестивую надпись «GOT mit uns» (ГОСПОДЬ с нами). Дед молча слушал этот вредоносный бред, кряхтел, кряхтел и врезал ей по полной: «Ты, Питерянка, не бухти попусту чего не понимаешь, не богохульствуй…….с Богом в России надо разговаривать пО-русски!!! " Эффект был сильный и несколько неожиданный.

Я в августе 41-го года почти достиг возраста 12 лет и был типичным сыном интеллигентно-технической семьи. Как таковой, я был атеистом и воспринял дедовы слова как удачный полемический ход. Много позднее я понял глубокий смысл его аргументации. Сейчас же для меня главное – показать влияние, которое дед оказывал на умы односельчан. Питерянка сразу же покинула место дискуссии, а у слушавших ее баб лица просветлели и они больше никогда о благочестии немецких войск не заикались. К этому примыкает и другой факт – об отношении к таким большим явлениям, как Великая Отечественная война. Я увидел деда читающим Карамзина. На мой вопрос: «Что ты читаешь, дедушка?», он ответил очень просто: «Карамзина читаю. Немцы Смоленск заняли – я хочу понять, как Россия до такого позора дошла».

Дед вообще-то хорошо знал русскую историю и мне много рассказывал апокрифических анекдотов о жизни и делах Ивана Грозного, Петра Великого, Владимира Красное Солнышко, Екатерины Великой.. Кроме того, он много говаривал мне разного рода народных новелл морализирующего характера, многие из которых я впоследствии прочел у Льва Толстого в его народных букварях. Надо сказать, что толстовский пересказ гораздо менее красочен, чем те же сюжеты в изложении моего деда.
Заслуживает упоминания следующее обстоятельство: дед тщательно следил за моими контактами со сверстниками, отнюдь не ограничивая при этом таковые; он вовремя вносил свои поправки в мир представлений, принятых в мальчишеской среде. Так, заметив, что я начал окать, он сказал мне следующее: «Не окай, не говори по-уличному. Московский говор – литературная норма». Это было совсем неожиданно и сказано с сильным нажимом на «О».
Мы много ходили вдвоем, старый и младый, дед и внук, гордые своей близостью и тождественностью имен - два Ковки Карлова. Надо сказать, что я был очень похож на дедушку, только нос был курнос, да глаза не голубые, а зеленые. Но главный фамильный признак - гвардейскую фигуру, ставшую нашей доминантной генетической чертой, я унаследовал и передал своим потомкам мужского пола до моего правнука включительно, несмотря на то, что все мы женились на женщинах небольшого роста.

Ходили мы с дедом в основном на Шиловское болото. Типичное верховое болото, богатое клюквой, голубикой, но и достаточно коварное. Всему этому дед меня научал. Болото было окаймлено песчаными холмами, где не было крупных деревьев, а росла разная лесная мелочь вроде калины, шиповника и малины. Эти холмы служили жизненной базой для волков, которые время от времени утаскивали ягнят из деревенского стада. Там жило множество змей, заставлявших внимательно смотреть себе под ноги. Деревню от болота отделял заливной луг, шириной до километра. Разнотравие служило источником знаменитого вологодского молока и масла. Настоящее вологодское масло получалось только от коров, ко\-то\-рые в мае, июне и июле не выпили ни капли воды, получая ее с росой травы в пору ее цветения. Вообще-то коров пасли на поскотине, участке леса, отведенном специально для этого, слева от большой дороги (деревня и заливные луга находились справа от большой дороги). Туда мы тоже ходили с дедом. Мягкие валы холмистых земель вокруг большой дороги засевали льном. Должен сказать, что самое красивое природное явление, которое я видел на этой земле, – это цветущее поле льна, голубые цветы казались отражением неба. Лен – это такая пропашная культура, которая растет очень плотно, подавляя сорняки, поэтому льняное поле всегда очень красиво. В конце августа начинается сезон уборки льна. Это очень трудоемкое дело включает в себя обмолот льна и отмачивание его в жгуче-холодной воде утрен\-ней августовской росы. Обмолот делался вручную деревянными вальками. Обезглавленный, вымоченный в утрен\-ней росе и высушенный лен поступал на мяльную машину, который трепал его до высвобождения волокна из жесткой оболочки. Отход этого производства, обломки «рубашки» льняного стебля, служили для утепления изб. Работа была трудная, но веселая. Должен сказать, что благодаря льну вологодская деревня в тяжелые военные годы не голодала.